Когами, его воображаемый друг, умопомрачение, вы не хотите знать, подо что.
~тысяча двестиМакисима стучит по гаражной двери, три коротких, длинный и ещё короткий, в детстве Когами этот код означал "идёт друг". Макисима выглядит так, будто долго бродил под ливнем. Когами даёт ему пройти наверх — с него течёт градом, и лестница превращается в мелкий горный ручей. Когами поднимается по нему, то и дело натыкаясь бедром на перила.
А потом целится.
Все пять раз попадает в молоко — попадает в Макисиму. Макисима разворачивается к нему так медленно и так быстро одновременно, что движение незаметно — Макисима словно смещается за бесконечно малые отрезки времени на бесконечно малое расстояние.
Когами знает это лицо лучше своего.
Макисима слишком плотный, кажется, что пули впитались в него, а не размозжили маленькому Гинозе голову.
Это ужасно, думает Когами, мысль навязчивая, законченная и бессодержательная, неизвестно, что такое это и что такое ужасно. Но его, наверное, нельзя упрекнуть в сниженной умственной деятельности — раз уж мысль стоит перед ним живьём. Хотя и ничего не делает.
— Мне просто нужно это переварить, — Макисима стряхивает порох с рубашки, Когами стряхивает гильзы из барабана, — ночь длинная, ты не причинишь мне вреда. Отсутствие необходимости спешить делает меня счастливым и расслабленным.
— Перестань говорить тезисами.
— Перестань ими думать, — Макисима даёт ещё одну неплохую заготовку для навязчивой мысли, но Когами слишком сжился с предыдущей. — У тебя нет навязчивых мыслей, ты всего лишь пытаешься разозлиться.
— Ты мне будешь рассказывать правду?
— У тебя есть ещё варианты? — неподдельно живо интересуется Макисима — Ты пробовал представлять кого-то до меня?
— Я был инфорсером, — откликается на внимание Когами, — я существовал, чтобы вникать в заморочки всяких ублюдков.
— А сейчас?
— Сейчас я понимаю, — Когами признаёт первое, что приходит в голову, — что лучше бы пошёл в пограничники.
Макисима еле заметно хмурится, и Когами ловит себя на том, что не знает — не хочет знать, по какому поводу.
— Мы могли бы подраться. Сделать вид, что поднаторели в уклонении с последней встречи.
— Бесполезная трата времени.
— Конечно, касания разгорячённой плоти вдохновляют куда больше.
— Что?
— Всё, — говорит Макисима, — ты мне надоел.
Он считает это вызовом, "удиви меня" или вроде того. Во всяком случае, уходить он не собирается. Если не решил выйти через чердак.
— Я воскресение и жизнь, — буркает Когами в свою защиту.
— Депривация сна приводит и не к таким открытиям, — соглашается Макисима. — Даже если бы я мог от тебя отойти, кто ещё поможет тебе проспаться.
А вот это неплохая идея.
Узкая, чуть продавленная кровать Масаоки совсем не похожа ни на гладкую стандартную мебель спокойных тонов, ни на красочные голограммы.
И не рассчитана на двоих мужчин.
— Прошу прощения, — Макисима ездит взглядом по телу Когами, — но ты же не думаешь, что я буду спать на полу.
— Я не думаю, что ты будешь здесь спать.
— В таком случае ты думаешь неверно.
В плечо Когами упирается плечо Макисимы. Он отслеживает, что цепляется за бицепс сам, и убирает руку — нажим не исчезает.
— Остаточный эффект.
Оно мокрое. Теплое, нагретое телом мокрое.
— Можешь так же неуместно вспомнить фантомную боль.
— Вода — символ очищения, — вспоминает Когами. Сегодня символы мало кого интересуют, поэтому система Сибил не стесняется рисовать на своей эмблеме мозг, разбитый столбом из эмблемы скорой.
— И ещё в ней не без усилий можно утонуть, — поддерживает беседу Макисима.
— Как же мерзко, — зевает Когами, — когда на твой внутренний монолог всё время отзываются.
— Дело, вероятно, в личности отзывающегося.
— Даже если бы ты был самой приятной и законопослушной личностью в мире, ты бы меня уже достал.
— И это мне в тебе нравится.
— Что?
Когда Макисима начинает двигаться, Когами зачем-то тоже подаётся навстречу.
— Всё, — говорит Макисима из Когами, щёлкая шестым и восьмым пальцами. Третий локоть и лишняя голень вываливаются и втягиваются, но страннее всего ощущать свои внутренности мокрыми. Удивительнее. Почти завораживает.
— Выйди, — требует Когами, и Макисима подчиняется.
Правда, он устраивается на Когами, зато спиной, ничего не весит, лица не видно и кровать больше не кажется тесной.
Макисима переворачивается, ставит локти Когами на грудь и испытующе вглядывается в него. Вода всё ещё облегает Макисиму — от него веет приятной прохладой, но простыни сухи.
— Кто бы мог подумать, что в старике окажется столько крови.
— И как тебе только не стыдно, — улыбается мокрым красным ртом Макисима, — кровь равнять с водой.
— Воображаемую — никак не стыдно.
— Настоящую кровь в наше мирное время редко увидишь, — без радости или сожаления замечает Макисима. — Парадокс корабля Тесея. Если тебе заменить тело и мозг...
— Я не собираюсь заменять мозг.
— Ты сидел на привязи три года. Достаточно, чтобы осознать, что не всегда решаешь сам.
— Прорва времени, чтобы задвинуть это осознание подальше, — поправляет Когами. — Я ушёл, чтобы решать.
— Я смогу, — Макисима падает лицом в шею Когами и потягивается сквозь спинку кровати, — повлиять на твоё решение?
— Фактами. И вряд ли.
— Я постараюсь набрать их достаточно, чтобы занять тебя.
— Ты утверждаешь, что слабость и преходящность и являются человечностью?
— Откуда, — Макисима скатывается с него, поднимая брызги, — мне знать.
— По-моему, я понял, — говорит Когами. — Я в душ.
— Мне стало гораздо лучше, — говорит Когами, садясь рядом с Макисимой. Тот тоже выглядит повеселее — из жертвы наводнения переоблачился в жертву пожарного датчика.
— Всякий раз, когда ты будешь без больших затрат заботиться о своем теле, не хвастайся этим.
— Эпиктет меня бы просто возненавидел.
— Я думаю, он бы остался к тебе равнодушен.
— Ты думаешь, — лениво уточняет Когами, — или ты ревнуешь?
— Это даже не противоречащие позиции, — Макисима смотрит на него со скукой, — а человек состоит из противоречий.
— Тогда тебя стоит упрекнуть в последовательности.
— Сосны, моя девочка, покрыты иголками.
— Ты до смешного последовательно доказываешь свою непоследовательность, — говорит Когами. — И я тоже читал учебник французского в оригинале.
— В каком?
— Во французском.
— Обе эти фразы должны произноситься с чувством.
— Всё, — восклицает Когами, — всё, спокойной ночи.
Ему ничего не снится.
Он просыпается в хорошем настроении, которое не портит даже возня на кухне. Макисима варит кофе. В принципе, нужно его брать. Пощупать, проверить на вещественность, обнять со спины и попытаться приложить ладонью к плите, чтобы прижариться самому — но Когами никогда не видел, как варят кофе круглосуточно насквозь мокрые люди.
Поэтому он бездумно наблюдает.
— Доброе утро, — через плечо говорит Макисима, — здесь ничего больше нет, так что я сделал, что мог.
— Здесь полно бухла.
— Ты ведь не станешь его употреблять, — Макисима выключает плиту. — Тебе не помешает свежая голова.
— Ты опять обо мне заботишься.
— Забота, сострадание, вспомоществование, — говорит Макисима, — совершенно чудесные вещи. Неужели тебя, как и меня, они не трогают?
— А кого, — Когами закуривает, — трогают абстрактные понятия?
— Всех, конечно, — Макисима разливает кофе. — Я поразмыслил и пришёл к выводу, что человечность — это зависимость от времени и пространства. Поэтому демон Лапласа — демон.
— И тут все сущее становится воплощением человечности.
— Ладно, ещё осознанность этой зависимости.
— Два параметра из трёх лишние.
— Здесь и сейчас я от них не завишу и осознаю это, но человеком не являюсь, — Макисима аккуратно ставит перед Когами кружку. — Благодаря тебе. Я почти ненавижу тебя, Когами Шинья.
— Здесь и сейчас, — с неясным наслаждением говорит Когами, — ты зависишь от меня. Это я тебя осознаю. Всё остальное — херня.
Макисима не отвечает. Он выпивает свой кофе залпом и встаёт.
Мелькает такое же неясное желание остановить его, задержать. Остановиться, остаться здесь. Безопасное место, понимающая компания, никаких волнений, на день, на два, на... Это ужасно, вспоминает Когами.
— Не забудь, — Макисима спускается по лестнице, — твой револьвер — не доминатор. Чтобы убить, нужно стрелять...
— В голову или сердце. Хватит.
Когами хочет услышать что-то другое. Или даже сказать что-то другое. Сейчас же.
— Я прожил жизнь и ничего не нашел.
— Нечего там находить, — Макисима замирает на последней ступени. — Что ты искал?
— Тебя.
— Любопытно, что ты ни разу не попытался извлечь из меня информацию. Сам всё знаешь или не хочешь ничего знать?
— Увидимся, — говорит Когами.